Его называют человеком-легендой, национальной гордостью и «отцом сварки». Ему принадлежит более 400 изобретений, многие из которых вошли в историю мировой науки, сделав возможным то, что раньше считалось фантастикой.
Борис Евгеньевич Патон — это не просто имя, а знак качества, символ эпохи крылатых, дерзких и отчаянно смелых. Эпохи, которая осталась в прошлом, а он — носитель ее кода, выдающийся ученый, — живет во времени настоящем. Символично, что его столетний юбилей, отмеченный в ноябре прошлого года, совпал со столетием Национальной академии наук Украины, которой Борис Патон посвятил свою жизнь.
Об этой большой жизни и о событиях, ее изменивших, президент НАНУ рассказал в интервью телеканалу «Интер». Беседуя с популярным телеведущим Андреем Данилевичем, ученый признался, кем мог стать, если бы не выбрал науку. По какой причине ему так и не выдали красный диплом. Почему он отказался возглавить Академию наук СССР, отклонив предложение самого Леонида Брежнева. А еще — о своем отношении к Великой Отечественной войне, о вере в Бога и о самом счастливом периоде своей жизни. Предлагаем вам полную версию этого интервью.
— Борис Евгеньевич, на ваших глазах кардинально менялся мир, менялись эпохи, и вы были не просто свидетелем, а непосредственным участником этих событий. Хотелось бы узнать о вашем детстве, о родителях, ведь вы родились в семье русских аристократов. Ваши детство и юность совпали с гражданской войной, становлением советской власти. Как ваша семья отнеслась ко всем этим революционным переменам начала ХХ века?
— Я откровенно скажу вам, что отношение менялось. Мой отец родился во Франции, в Ницце, где его родитель — мой дед служил консулом Российской империи. Там дед провел свое детство, юношеские годы, получил хорошее образование.
Мой отец, Евгений Оскарович, поступил в Дрезденский политехнический институт, получил инженерное образование и хотел вернуться в Россию, чтобы продолжить учебу. Но согласно российскому законодательству для этого нужно было сдать экзамены и получить добро от самого императора. Поставив перед собой цель, Евгений Оскарович приехал в Петербург, ходатайствовал перед императором и получил право на сдачу экзаменов. Спустя полгода сдал их экстерном, защитил диплом и получил квалификацию инженера путей сообщения, после чего стал работать в Петербурге, а позже переехал в Москву, в Управление железных дорог.
Мост из «цепных» останков
— Где застали вашего отца события русской революции?
— В это время отец находился в Ницце. Со здоровьем стало плохо, и он решил, что надо отдохнуть. Но когда началась война, он решил немедленно возвращаться на родину. Не найдя там поддержки, не приступив к своим обязанностям, он продолжал исключительно много работать — писал учебники по строительству мостов. Он ведь изначально был «мостовиком». А вскоре получил приглашение от Киевского политехнического института на должность заведующего кафедрой мостов и поехал в Киев. Вот с тех пор мой отец постоянно находился в Киеве.
— Вы никогда не задумывались, что если бы не революционные потрясения, у вас и у вашего отца было бы намного больше возможностей и перспектив? Что жизнь по-другому бы сложилась?
— Конечно, все могло быть совершенно иначе. Но надо сказать, что время-то было революционное, и отец это чувствовал. Он был в хорошем смысле слова патриотом. Ему хотелось работать на благо родины, что он и сделал, добившись больших успехов, защитив докторскую диссертацию в Петербургском политехническом институте. Затем получил приглашение в Киевский политехнический институт, где с 1904-го по 1935 г. заведовал кафедрой.
— Отец сыграл немалую роль в вашей жизни…
— Конечно! В моей жизни отец сыграл огромную роль. И прежде всего потому, что он был большим тружеником. Евгений Оскарович стремился к тому, чтобы все результаты его работы обязательно находили применение на практике.
Приведу такой пример: был в Киеве цепной мост, который потом взорвали поляки. Революционные власти обратились к Евгению Оскаровичу, и вместе со своими студентами он разработал проект нового цепного моста. Но назывался он так не потому, что там были цепи — на дне разрушенного моста валялись только остатки стальных конструкций. И вот в 1925 г., используя эти остатки, Евгений Оскарович вместе с помощниками построил новый мост через Днепр. На тот момент это было большущим достижением. Будучи маленькими мальчиками, мы с братом (он на год и семь месяцев старше меня) попали на открытие этого моста. Конечно, для нас, мальчуганов, это было невероятное происшествие. Мост простоял до начала Великой Отечественной войны.
— Не могу не спросить вот о чем: учитывая заслуги вашего отца, перед вами был огромной выбор вузов. Вы ведь могли выбрать университет в Ленинграде, в Москве, но остановились на Киевском политехе. Почему?
— Потому что, во-первых, существует традиция. Евгений Оскарович в свое время пришел учиться в Киевский политехнический институт. Мы получили квартиру в профессорском доме института и продолжали там жить. А кроме того, меня всегда интересовало электричество, электротехника, и как раз в этом киевском вузе был открыт новый факультет — электротехнический. В результате я оказался в политехе, который тогда назывался Индустриальным институтом, а потом стал вновь политехническим.
Однако хочу вам сказать, что я всегда очень любил Петербург. Мне просто нравился этот город. Во время учебы в Киевском политехническом я проходил там практику, сделал дипломный проект, после чего в душе остался питерцем.
— Коль уж вы вспомнили дипломный проект… Известно, что красный диплом вы не получили из-за двойки по философии. Как такое могло произойти?
— Я получил двойку по марксизму-ленинизму. Видимо, просто не имел к этому предмету способностей и талантов. И хотя я получил диплом с отличием, трудностей было много: надо было сдать заново экзамены после того, как я двойку получил, и я это сделал. Но красный диплом все-таки мне не дали.
Танковое крещение
— Борис Евгеньевич, правда, что вы пошли на защиту диплома 22 июня 1941 г.? В тот самый день, когда началась война, и с самого утра бомбы падали на Киев.
— Да, так и случилось. У меня уже был готов дипломный проект как раз на 22-е число. И нам объявили, что все студенты обязаны 22 июня прийти на защиту диплома.
— И как студенты это восприняли?
— Тогда мы жили уже не в профессорском доме Политехнического, а на улице Тимофеевской, которая потом стала Ленина, а теперь — Богдана Хмельницкого. Оттуда мы ездили на трамвае в институт. Но трамвая в это время не было, и мы по бульвару Шевченко с Тимофеевской улицы спустились вниз. А немцы уже начали бомбить авиазавод на Шулявке. Услышав взрывы, мы побежали прятаться в ближайшую подворотню и пересидели там бомбежку. Слава богу, нас тогда не зацепило. Зато потом, когда я уже находился в Нижнем Новгороде на заводе «Красный октябрь», мне довелось попасть под бомбежку. Это было страшно. В наш цех, где я работал, попало несколько снарядов. Жертв, к счастью, не было, но цех был разрушен основательно.
— Ну а диплом-то вы тогда защитили?
— Конечно! Защитился, получил диплом. И на работу попал уже дипломированным специалистом.
— А не было желания бросить все и пойти на фронт?
— Желание было попасть в Питер и работать там. Я ведь уже направление получил в этот город. Но поскольку Питер подвергался непрерывной бомбежке, то возможности такой не было. И меня перевели на завод «Красное Сормово» в город Горький, где я проработал примерно полгода. А потом отец забрал меня в Нижний Тагил, куда как раз был эвакуирован основанный Евгением Оскаровичем Институт электросварки. И вот там я получил настоящее трудовое крещение, занимаясь производством корпусов танков Т-34. Это было очень ответственное и напряженное время — фронту требовались танки. Нами даже был поставлен рекорд — 35 танков Т-34 за сутки.
— Расскажите о разработанной вами и вашим отцом новой технологии электросварки.
— Заключалась она в том, что сварщиков тогда было мало. Мужчины ушли воевать, и сварщиками работали дети. Им под ноги подставляли ящики, чтобы они могли дотянуться до станка. Евгений Оскарович с сотрудниками еще в Киеве разработал технологию сварки стали большой толщины, в т. ч. и броневой стали. Эта технология позволила получить высокое качество сварных швов для корпусов танков и для башен. И надо было в кратчайшие сроки военного времени обеспечить, с одной стороны, высокое качество, а с другой — количество этих танков.
Оборудования не хватало, кое-что в Нижний Тагил эвакуировали из Харькова, кое-что — с других предприятий. Но испытать корпус танка было трудно, поскольку никаких испытательных машин тоже не было. И тогда Евгений Оскарович предложил такой проект: одну половину танка обстрелять снарядами, половина которых сварена вручную, а вторая — сварена под флюсом, по новой технологии. В результате оказалось, что половина, сваренная вручную, полностью разрушена, а та, что была сварена автоматами, выдержала испытания. И высшее начальство дало разрешение именно по этой технологии варить танки.
— Если бы не разработанная вашим отцом новая технология, возможно, и исход войны был бы другим?
— Думаю, да. Не случайно мой отец 2 марта 1943 г. получил звание Героя Социалистического Труда. Его трудовая звезда была первой в Академии наук Украины.
За Победу — до конца!
— И как Евгений Оскарович относился к почестям? Его ведь наряду с видными военачальниками называли «человеком, от которого зависела судьба Победы».
— Достаточно трезво относился, скромно. Когда его представили к высокой награде Героя Соцтруда, он отправился в столицу. Впервые в своей жизни летел самолетом — из Нижнего Тагила в Москву, где по указу Сталина награжден званием Героя Соцтруда и орденом Ленина. Так Сталин решил отметить заслуги Евгения Патона перед Советским Союзом и танковой промышленностью. Отец написал письмо в политбюро ЦК КПСС, где говорил о том, что высокая награда обязывает его и дальше служить науке и производству, и попросил принять его в ряды Компартии. В партию он был принят без прохождения кандидатского стажа. Подобное допускалось только специальным решением политбюро в исключительных случаях.
— Скажите, для вас та война, победу в которой вы с вашим отцом своим трудом приближали, остается Великой Отечественной?
— Только так, а не иначе. Это была Великая Отечественная война, и мы обязаны сохранять это название и обязаны чтить огромной ценой завоеванную победу. Я не могу согласиться с другими названиями. Это была действительно Великая Отечественная война и Великая Победа — со всеми трудностями, со всеми ошибками и недостатками. На этой позиции я буду стоять до конца.
— В таком случае не могу не спросить ваше мнение относительно того, что у нас переписывают историю, переименовывают улицы. Недавно в столице улицу Ивана Кудри — руководителя киевского подполья — переименовали в улицу Джона Маккейна, американского сенатора. Несколько лет ведутся судебные разбирательства между сторонниками и противниками переименования проспекта Ватутина в проспект Шухевича. Неоднократно осквернялись могилы, связанные с памятью о Великой Отечественной войне, в т. ч. памятник и могила Николая Ватутина. Что вы об этом думаете?
— Я очень отрицательно к этому отношусь. Иногда просто диву даешься! Мост имени Евгения Оскаровича в Киеве был открыт 5 ноября 1953 г. Отец не дожил до этого события, он умер 12 августа 1952 г. Евгений Оскарович хотел, чтобы его мост носил имя Никиты Сергеевича Хрущева, но было принято другое решение — нарекли мостом Патона. Когда Украина стала независимой и пошла череда переименований, встал вопрос о снятии имени Евгения Патона. Потом все же решили имя оставить, но снять художественное литье, которое украшало сооружение, кстати говоря, известное во всем мире — ведь это был один из первых цельносварных мостов. Но разрушителям слепила глаза советская символика — как же так! Это-де недопустимо! Они требовали снимать перила, художественное литье моста, фонарные столбы. Мы с общественностью пытались противостоять этому, кое-что удалось защитить. В частности, добились отмены сноса Родины-матери, которую действительно хотели убрать. Спасло статую еще и то, что не было кранов, которые могли ее снять.
Вообще война с историей, с памятниками, с названиями улиц — это недопустимо. Как можно назвать улицу именем Петлюры или батьки Махно!
— В этом смысле мы с вами в одном окопе. Однако вернемся к вашим инженерным разработкам. В 1969 г. бортинженер Валерий Кубасов впервые в мире осуществил сварку в космосе. А когда вернулся на Землю, сказал: «Этот успех подготовил институт Патона». Это до сих пор кажется невероятным. Ведь ни одна страна такого не делала.
— Я был хорошо знаком с одним гениальным человеком — Сергеем Павловичем Королевым. Он обращался к нам с различными просьбами, но чаще они касались сварных конструкций ракет. Этот человек был настоящим мечтателем, который грезил ракетами. И хотя он прожил недолгую жизнь, сделать успел невероятно много. Другого такого генерального конструктора у нас не было и нет.
Несколько раз побывав в конструкторском бюро Королева, я предложил: «Давайте мы сделаем сварную конструкцию для многократного использования в космосе, на случай, если нужно ракету отремонтировать, не возвращаясь на Землю». Он загорелся: «Давай!» Сергей Павлович умер в 60 лет, но мы успели при его жизни создать модель сооружения для сварки, которое должно было работать в космосе. Однако испытать установку в открытом космосе при Королеве не успели. Впервые испытание в октябре 1969 г. провели внутри космического корабля «Союз-6» космонавты Г. Шонин и В. Кубасов. Сварка прошла удачно. Американцы тогда шумели и галдели — им такая технология была недоступна. Но надо было переходить к испытанию в открытом космосе — чтобы человек вышел из корабля, попал на стапель и там провел сварку — на плавку, резку и так далее. Это было поручено дважды Герою Советского Союза Светлане Евгеньевне Савицкой (дочери маршала авиации Евгения Савицкого) и Владимиру Александровичу Джанибекову, который пять раз летал в космос. Это колоссальный человек, который восстановил корабль, не подлежавший ремонту.
В июле 1984 г. была проведена сварка в открытом космосе во время полета орбитального научно-исследовательского комплекса «Салют-7». Кстати, первым в истории человеком, который вышел в открытый космос 18 марта 1965 г., был мой друг, летчик-космонавт СССР Алексей Леонов.
Пока американцы опасаются, китайцы уже близки
— Вы согласитесь с тем, что развитие науки во многом зависит от амбиций государства? Все достижения, о которых мы с вами говорим, были возможны в великой стране, которая претендовала на ключевые позиции в мире. Вы как ученый не жалеете, что эти возможности исчезли в связи с распадом Советского Союза?
— Безусловно, очень сожалею. Я был в США несколько раз, был в НАСА еще в те времена, когда там очень ценили наши работы. Мы предложили им совместный проект — эксперимент в космосе по сварке, резке, пайке и напылению. Заключили договор. Но потом они начали тормозить, крутить, мол, мы хотим, но не можем, потому что это опасно и т. д. Во время большого совещания в космическом центре США нам заявили: «Это опасно для человека и опасно для жизни». Я говорю им: «Послушайте! Мы в 1984 г. уже провели опыт по сварке в открытом космосе и продолжаем эту работу. Мы очень любим своих женщин, и неужели вы думаете, что если б мы не были уверены в их безопасности, мы пошли бы на то, чтобы выпустить женщину-сварщика в открытый космос?»
В общем, американцы заплатили нам тогда неустойку — миллиона два за эксперимент. И до сих пор они сварку в открытом космосе и родственные технологии — резка, пайка и напыление — не делают. А вот китайцы уже близки к этому, и мы им помогаем.
— Многие ваши идеи пока не реализованы — в силу разных причин. Это и бюрократия, и отсутствие госзаказа, чиновничьего интереса. Есть нереализованные замыслы, о которых вы особенно сожалеете?
— Есть, конечно! У нас ведь разработана сварка и на земле, и под землей, и в космосе, и под водой. Но мы до сих пор болтаемся в этом всем и до конца реализовать эти разработки не можем. Еще в советское время были проведены испытания сварки в открытом космосе, но до сих пор эту технологию в Украине не применяют. Если бы был жив Сергей Павлович Королев, думаю, это было бы уже давно сделано. И под водой тоже не применяют наши разработки, а ведь это очень важно и нужно. Не для того, чтобы рисковать, а для того, чтобы дело делать, не только трепаться.
— В 1985 г. вы катались на лыжах и повредили сустав. Когда вам вживляли протез сустава, у вас возникла идея применить методы сваривания в медицине…
— Этот случай послужил тому, что мы разработали сварку живых тканей. Сейчас уже произведены тысячи хирургических операций с помощью сварочной технологии, и мы эту работу продолжаем. Каждый год больше 10 лет у нас в институте проходят международные и отечественные конференции по сварке живых мягких тканей.
— Правда, что изначально у вас была идея разработать методы сваривания костной ткани?
— Эта идея и сейчас есть. Мы над ней работаем, и она будет реализована.
— Хочу спросить о вашем ритме жизни, режиме, графике…
— … я уже не тот, что был раньше…
— Ваши коллеги говорят, что вы постоянно существуете в активном рабочем графике. Это так?
— Это есть. Я мало сплю.
— Как-то вы сказали: «Допускаю, что ученый может быть верующим человеком». Вы — человек верующий?
— Я верую в то, что религия должна быть. Есть ли бог на свете — вопрос. Но религия человеку нужна. Если не будет религии — будет плохо.
На пост палками не загоняют
— В свое время вы отказались от предложения Брежнева возглавить Академию наук СССР. Почему? Ведь от таких предложений, наверное, было не принято отказываться?
— Я побывал на приеме у Михаила Андреевича Суслова. Был такой «серый кардинал» в аппарате. Он меня вызвал, мы целый час с ним разговаривали в Кремле. Суслов говорит: «Давай, это просьба Леонида Ильича!» А я отвечаю: «Спасибо. Не могу. Я — директор института». Кроме того, я был президентом нашей Академии наук. Говорю: «Михаил Андреевич, на такой пост палками не загоняют». Он оторопел и отправил меня подумать в Киев. Это было как раз перед 1 мая, и он рассчитывал, что пройдут праздники, и мы вернемся к разговору. Но я не передумал. Приехал и сказал об этом Владимиру Васильевичу Щербицкому, которого всегда уважал и уважаю. Это был очень хороший, мудрый человек и руководитель государства.
— На ваших глазах происходило становление украинской науки в советский период и все изменения современные, связанные с обретением Украиной своей независимости. Если сравнить состояние науки — тогда и сейчас, что мы обрели, а что потеряли?
— Скажу честно и откровенно. Мы потеряли очень много. И до сих пор продолжаем терять. Наука в Советском Союзе и та наука, которую мы имеем сейчас, — это трудно сравнимые вещи. Вот и все, что могу вам сказать. И неизвестно, когда эта ситуация исправится, учитывая то, что происходит во время нынешней войны. Какая это война? Это ж не война…
— По-вашему, можно решить конфликт на востоке Украины?
— Сложно. На мой взгляд, его нужно решать только дипломатическим путем без крупных военных действий. Если будет война — это страшно. Она перерастет в третью мировую. И что останется? Ничего!
— И все-таки, возвращаясь к теме науки: в целом современная наука развивается — нанотехнологии, системы передачи данных, робототехника. Как современные изобретения меняют человечество? С одной стороны — люди теряют навыки разностороннего мышления, меньше читают. В то же время есть научные открытия, которые открывают перед нами новые возможности…
— Стало хуже, чем было. Это могу четко сказать. И не только вот эти проблемы — Украина—Россия. В целом стало хуже. Тот же Китай — великая страна, но со своими грехами, и мы ничего сделать не можем.
— По поводу Украины и России сложно не согласиться. Ведь разрыв научных, производственных, договорных связей с РФ усугубил ситуацию с развитием науки…
— Конечно. Приведу пример. Есть у нас в Украине хороший институт имени Филатова, где занимаются проблемами офтальмологии. Так вот он каждый год проводил большую международную конференцию, в которой принимали участие до тысячи человек. Среди них не менее 200—300 делегатов были из Москвы и Петербурга. Сейчас на эту конференцию приезжает один-два человека. Как вы считаете, сказывается это на развитии нашей науки? Я эту ситуацию хорошо знаю, у меня один глаз уже 15 лет ничего не видит.
— Борис Евгеньевич, если оглянуться назад, какое время считаете самым счастливым?
— Самым счастливым? Конечно, то время, когда я был молодым и считал, что все впереди…
Андрей ДАНИЛЕВИЧ
Источник: 2000.ua